«В подлинной дружбе нет табели о рангах»

Друг Евгения Примакова советский, российский журналист-международник Мэлор Георгиевич Стуруа живо и образно описывает  яркие эпизоды и события, связанные с их дружбой и профессиональной деятельностью Евгения Максимовича. Вспоминает он и о дружеских вечерах, и о первой и единственной в жизни размолвке, которая произошла между ними в Лондоне.

«Это скорее о Жене, чем о Евгении Максимовиче. Для меня он был Женей, даже в роли премьер-министра. Так повелось. Мы дружили на равных. В подлинной дружбе нет табели о рангах…

В моей памяти он останется премьером правительства друзей, президентом которого был великий хирург Владимир Бураковский, академик Российской академии медицинских наук. Наше правительство было компактное и вполне вольготно размещалось в квартире моего племянника Давида (Датули) Иоселиани, где стены были сплошь увешаны картинами тогда еще никому не известного художника Зверева. Владимир (Вова) был учеником академика Иоселиани, деда Датули, и учителем Датули, ставшего профессором и главным кардиологом Москвы…

Его часто сравнивали с Генри Киссинджером. Но их мало что объединяло – возраст, быть может, и некоторая размеренность, даже замедленность речи. И тот и другой входили в ареопаг мудрецов, решавший более сложные вопросы, чем «кто первый» – Стасик или я. Киссинджер никогда не мог бы стать премьером или президентом Соединенных Штатов. Премьером – потому что в Америке эту должность занимает президент, а президентом – потому что Генри родился в Германии.

(По Конституции США человек, родившийся не на земле Америки, не может быть ее президентом.) Женя был премьер-министром России и мог стать ее президентом, если бы умел бороться с грязью «семибанкирщины», с ее телеклевретами. Помню, приехал я в Москву в самый разгар предвыборной борьбы. Женя, зная мою страсть к футболу, пригласил меня на какой-то международный матч и на прием после него. Никогда не забуду такую сцену. Женя и мэр Москвы Юрий Лужков в длинных пальто шествуют из правительственной ложи в банкетный зал. Полы их пальто развеваются, а публика – весь политический свет Москвы и России – расступается перед ними. В те дни большинство губернаторов страны уже успели присягнуть избирательному блоку Примакова–Лужкова. В его победе мало кто сомневался. И вдруг всё обрушилось. Привыкшие к масштабному противостоянию, Женя и Лужков растерялись перед несусветной клеветой – и оставили поле боя…

Женя никогда не был прорабом перестройки. Слово «прораб» к нему просто не подходило. Но дело было не только в этом. Его экономические взгляды были более обширными и совсем не сиюминутными. Тем не менее, именно его взял Горбачев в Лондон в качестве советника. Женя попал в очень сложное положение. Ему надо было контролировать нас, журналистов, среди которых были его ближайшие друзья, например, Томас Колесниченко (Том) и я, которых он считал выше себя как профессионалов.

Именно в Лондоне произошла наша первая и единственная размолвка. Би-Би-Си устроила круглый стол, на котором я требовал от Горбачева чуть ли не отказа от коммунизма. (Кстати, я всегда доставал Михаила Сергеевича вопросом о том, когда он перестал быть коммунистом.) Женя вызвал меня, как говорится, на ковер. Но ковер оказался не борцовским, а в худшем случае бухарским. Признаюсь, больно было наблюдать за тем, как он бил по своим, выполняя волю генерального корректировщика огня.

Кто не помнит, как Женя тащил матушку-Россию за спутанные волосы из болота дефолта. Как-то звонит он мне из Москвы в Америку и предлагает поехать вместе с ним в Малайзию, где он должен был заменять ставшего нетранспортабельным «царя Бориса». От таких предложений не отказываются. И я полетел. Под конец саммита Женя дал мне обширное интервью. Но я сейчас о том, что осталось за бортом. Речь зашла о дефолте, который поразил Малайзию не меньше, если не больше, чем Россию.

– Посмотри, что здесь происходит, – говорил Женя. – Почти всё, что взяла в долг Малайзия, было ею освоено. Небоскребы в Куала-Лумпуре, новые шоссейные дороги, казармы для вооруженных сил…

Это, я бы сказал, был позитивный дефолт. А теперь посмотри на Россию. Мы тоже набрали долги, но…

– Разворовали? – вставил я.

– Ну, не разворовали, а разбазарили, – Женя не любил категоричности в словах…

Человеку, наблюдавшему за жизнью Примакова со стороны, могло показаться, что она горит ровным огнем, что в этой жизни был лишь один протуберанец – поворот над Атлантикой, уже вошедший в историю международных отношений. Премьер-министр России решил, что он не может вести переговоры с президентом Америки, отдавшим приказ беспощадно бомбить Югославию. Меня в том самолете не было. Я несколько раз пытался воссоздать в мыслях лицо разгневанного Жени, но мне это не удавалось. Я как-то рассказал ему о моих неудачных попытках. Он криво усмехнулся и ответил:

– Покажи мне второе Косово, а я покажу тебе лицо мое во гневе…

На всех днях моего рождения Женя становился тамадой. В последний раз это произошло в апреле 2014 года. Мы собрались в ресторане. Женя был весел и единственный среди нас пил водку. Глядя на моего правнука Никиту, который с нескрываемым ужасом взирал на стены ресторана, украшенные головами могучих диких зверей, Женя со свойственной ему легкой усмешкой сказал:

– Это еще что. А ты представь себе, что произойдет, если все эти звери ворвутся сюда.

– Я не боюсь этих зверей, – ответил мой правнук. – Но украшать стены их головами нельзя.

Мы обомлели, а Женя сказал:

– Правильно говоришь, Никита.

В отличие от Брежнева и Ельцина Примаков не любил охотиться, тем более на двуногого зверя с человеческим лицом».